Игорь Скляр снялся в сотне фильмов, но зрители запомнили его как руководителя джазбанда Костю Иванова в картине «Мы из джаза», а ещё как исполнителя песни «Комарово». Недавно народному артисту России исполнилось 65 лет. Актёр встретился с журналистами и ответил на вопросы.
18-го числа стараюсь никуда особо не соваться
– Игорь Борисович, 18 декабря вам исполнилось 65. Как воспринимаете этот возраст?
– 65 лет – это такой возраст между прошлым и будущим. Вообще число 18 в моей жизни необыкновенно событийное. Я родился 18 декабря, а ровно через шесть месяцев у меня именины. Мама умерла 18 октября, папа умер 18 июля, жуткая авария на московской трассе, когда я с другими артистами чудом остался жив, случилась 18 февраля. Мы тогда ехали на спектакль в Новгород, и у водителя произошёл приступ эпилепсии, я сидел рядом. Чтобы как-то вырулить, пришлось врезаться в дерево. С некоторых пор 18-е число я заранее отмечаю в календаре и стараюсь никуда особо не соваться в этот день, чтобы исключить всякие риски. Хотя в некотором смысле я всё равно фаталист: что начертано в судьбе, то и будет. «Смотрите: старый рояль пошёл»
– После того как вы снялись в своей первой картине «Юнга Северного флота», в своём родном Курске вы, наверное, стали самым знаменитым мальчиком?
– О том, что в главной роли снялся ученик 6-й школы Игорь Скляр, оповещали наши городские афиши. С одной стороны, ощущение славы было приятно, а с другой — иногда довольно больно. Первая слава досталась мне через битьё: молодые люди приходили бить меня по разным причинам, но я занимался боксом, и это меня немного спасало. Я говорил: кто самый недовольный, выходи. Моей задачей было продержаться минут пять, а в это время друг бежал за подмогой. Домашний телефон раскалялся от звонков, особенно много звонили девушки. В таком режиме тяжело было жить, но от ключить телефон я не мог, потому что он нужен был родственникам. Кстати, ещё я был знаменит тем, что когда кто-то в нашем дворе забывал ключи, можно было попросить меня открыть дверь изнутри. Меня на верёвке спускали с верхнего балкона, я влезал в форточку и открывал людям дверь.
– Позже вы снялись в картине «Мы из джаза». Чем на этот раз для вас обернулась популярность?
– Особых приключений не было. Помню, что сигнальный показ фильма состоялся в июле в кинозале Зимнего стадиона в Ленинграде, где я тогда уже жил. Я познакомился с билетёршами и мог наблюдать, как интерес к картине набирает обороты, хотя считалось, что середина лета не лучшее время для премь еры. На первом показе зрители заполнили только четверть зала; когда я пришёл через пять дней, было уже половина зала, а ещё через неделю – ни одного свободного места. В это же время на Невском проспекте я первый раз услышал прозвище, брошенное мне в спину группой девушек: «Смотрите, смотрите: старый рояль пошёл!» Песню «Старый рояль», прозвучавшую в фильме, тогда постоянно крутили по радио; кроме того, вышла пластинка. А после песни «Комарово» мне совсем прохода не стало. В то время я был холостым и дома готовил крайне редко, в основном питался в кафе и ресторанах. Но стоило зайти в ресторан, уйти оттуда было невозможно: все тебя узнают, зовут к себе за столик, ты со всеми должен выпить, а если отказываешься – значит, не уважаешь, и тогда – мордобой.
Не хотел всю жизнь играть заводного парня
– После этого вы вдруг на некоторое время исчезли с экрана. Почему?
– Я года четыре не снимался, отказывался, потому что предлагали одно и то же: роль весёлого заводного парня. Решил, что хватит. Что буду делать, когда молодёжный завод закончится, зубы выпадут, волосы поседеют? При этом в театре у меня в то время была совершенно иная жизнь, другие роли в спектаклях, поставленных по Достоевскому, Абрамову, Тургеневу.
– Что вы считаете своим призванием – театр, музыку или кино?
– Я считаю, что моё призвание – это жизнь во всех её проявлениях. Вот три дня назад я пел джазовую программу, а вчера и сегодня играю спектакль, который к джазу особого отношения не имеет. Пройдёт ещё три дня, буду в другой ипостаси. Мне всё интересно. Театр – это одно, без него актёр вообще, как мне кажется, существовать не может; кино – это другое, тем более нынешнее кино, в котором технологиямиможно заменить подлинные чувства. После песни «Комарово» все почему-то думали, что я очень хороший эстрадный исполнитель, и спрашивали, почему я не пою. Я считал, что если вокалом заниматься, то этому нужно отдать всего себя. А потом, уже немного зная мир эстрады, я понимал, что там слишком много понтов и слишком много подмен настоящего всем чем угодно.
Достоевский говорил о гармонии
– Ваши поклонники не раз слышали от вас фразу: нужно жить в гармонии, не нужно жить по моде. Что вы имели в виду?
– Жить по моде скучно. На моей памяти штаны, которые мы себе шили в 15 лет, уже два раза возвращались и два раза уходили из моды. Наверное, лет в 15-20 следовать моде интересно, но к тридцати начинаешь понимать, что мода не главное. А когда люди, которым за 60 лет, изо всех сил хотят быть модными, это уже производит странное впечатление. Когда Достоевский говорил, что красота спасёт мир, я уверен: он имел в виду именно гармонию.
– Вы как-то сказали, что у вас есть коллекция музыкальных инструментов. Какие из них наиболее ценны для вас?
– Это не совсем коллекция, потому что коллекция – это когда человек что-то целенаправленно собирает. Я вот пытался в детстве собирать марки, открытки, но у меня ничего не получалось, быстро надоедало, я не понимал смысла. У меня действительно много инструментов, но они появлялись не в качестве коллекционных экземпляров. Например, на мандолине 1940-х годов играл мой отец, когда учился в техникуме. Папа был самоучкой, потом он освоил аккордеон и пианино. Жена подарила мне на 50 лет замечательный маленький французский саксофон, потому что в Малом театре у меня была роль, где я играл на саксофоне. Но это не значит, что я собирался на нём играть всю оставшуюся жизнь. Есть несколько флейт и губных гармошек, которые тоже нужны для дела. У нас были две барабанные установки, на которых играл сын, но он изменил свой жизненный вектор, и мы их продали. У нас осталось шесть гитар разного назначения, разного свойства и характера: когда ещё не было минусовых фонограмм, я часто сам себе аккомпанировал. У меня была скрипка XIX века, которую семья отца привезла из немецкого плена, но мои друзья уехали с ней куда-то за границу и потерялись. Есть старое расстроенное пианино, потому что на нём мало и редко кто играет. Так что у меня не коллекция, а собрание необходимых мне в разное время инструментов.
Загрузка ...
